Стая - Страница 187

187

— Самое время, — просиял Экезак и первым скрылся за щитами.

На снегоходах, освобождённых от саней, устроили гонки, и Эневек тоже в них участвовал, выделывая на льду виражи и чувствуя, как на сердце становится легче.

Мэри-Энн прогнала всех из кухонной палатки, и они в ожидании еды сгрудились у саней. Одна молодая женщина начала рассказывать историю — из тех, что меняются от рассказчика к рассказчику и растягиваются на несколько дней. Инуиты считали, что не обязательно рассказывать всё за один присест, ведь дни на льду были долгими, а истории длинными. Почему бы не разделить их на части?

Мэри-Энн превзошла сама себя. Соблазнительно пахло олениной с рисом и жареной эскимосской картошкой — местным видом клубней. И литры горячего чёрного чая. В палатке было тесно, и Экезак ругал того человека, который дал им палатку напрокат.

Когда люди один за другим ушли спать, Экезак позвал племянника пройтись.

— С удовольствием, Иджи.

Они побрели к краю моря. Эневек пропустил дядю вперёд. Старик лучше знает, где лёд крепкий, а где есть опасность провалиться. У инуитов есть сотни слов для обозначения разных видов льда и снега, но нет родового слова, которое обозначало бы просто лёд или снег. Они шли по упругому льду. Если айсберги состоят из пресной воды, потому что соль из них полностью вымерзает, то в обыкновенных льдинах есть остатки соли. Чем быстрее замерзает лёд, тем выше в нём содержание соли. Из-за неё лёд становится эластичным, и зимой это преимущество, потому что он не такой ломкий, зато весной — недостаток, потому что увеличивается опасность пролома. Провалиться в холодную воду означает смерть, особенно если подо льдом тебя подхватит течение.

Они нашли местечко недалеко от края льда и прислонились к торосу. Перед ними простиралось серебристое озеро. Эневек заметил, как под водой сверкнули сине-стальные спины. Время неторопливо текло, и вдруг — будто природа решила вознаградить их за терпение — из воды показались два завитых рога, словно скрещённые шпаги. Два самца нарвала показались в нескольких метрах от края льда. Их круглые, в серых пятнах головы вынырнули из воды, потом снова медленно погрузились. Самое позднее через пятнадцать минут они покажутся снова — таков ритм их дыхания.

Эневек заворожённо смотрел. У острова Ванкувер нарвалов почти не увидишь. Долгое время они стояли перед угрозой исчезновения: их нещадно истребляли из-за рогов дороже слоновой кости. Теперь их поголовье между Нунавутом и Гренландией выросло до 10 000.

Лёд тихо потрескивал и ухал от колебаний воды. Над останками нарвала продолжали кружить птицы. На скалах и ледниках лежал мягкий свет, отбрасывая тени на замёрзшее море. Низко над горизонтом висело бледное, ледяное солнце.

— Ты спросил меня, не скучал ли я по всему этому, — напомнил Эневек.

Экезак молчал.

— Я ненавидел всё это, Иджи. Я ненавидел и презирал это. Ты хотел ответа. Вот тебе ответ.

Дядя вздохнул:

— Ты презирал своего отца.

— Может быть. Но объясни двенадцатилетнему мальчишке разницу между его отцом и его народом, когда один другого несчастнее. Мой вечно пьяный отец только жаловался и плакался. Он и мать утянул за собой вниз настолько, что она не нашла другого выхода, кроме петли. Назови мне семью, в которой в те времена не случилось бы самоубийства. У всех было одно и то же. Хорошо рассказывать истории про гордый, независимый народ инуит, но я ничего такого за ним не замечал. — Он посмотрел на Экезака. — Если отец и мать за несколько лет превращаются в развалины, лишённых мужества пьяниц, как это можно пережить? Если мать вешается оттого, что сама себя не может больше вынести. А отец только плачет и глушит себя алкоголем. Я говорил ему, что он должен прекратить. Что моих сил хватит на двоих, что я буду работать, лишь бы он оторвался от бутылки, но он только таращился на меня и продолжал скулить!

— Я знаю. — Экезак покачал головой. — Он больше не был сам себе хозяин.

— Он отдал меня на усыновление, — напомнил Эневек. В его словах прозвучала многолетняя горечь. — Я хотел остаться с ним, а он меня сдал.

— Он не мог за тебя отвечать. Он хотел, чтобы тебе было лучше.

— А он подумал о том, каково будет мне? Мать погибла от депрессии, отец утонул в алкоголе, оба выбросили меня из своей жизни. А мне кто-нибудь помог? Нет! Все были страшно заняты тем, что глядели на снег и жаловались на бедствия. А ты тоже хорош. Весёлый дядя Иджи, всегда с какими-нибудь историями на языке, но сделать тоже ничего не смог. Одна болтовня про свободный народ инуит. Благородный народ! Гордый народ!

— Был гордый, — кивнул Экезак.

— Ой ли?

Он ждал, что Экезак обидится, вспылит, но дядя лишь погладил свои усы.

— До твоего рождения, — сказал он. — Люди моего поколения родились ещё в иглу, и само собой разумелось, что каждый может его себе построить. Когда мы разводили костер, мы использовали кремень, а не спички. Оленя не пристреливали, а убивали стрелой из лука. В сани запрягали не снегоход, а собак. Всё это звучит как далёкое прошлое?

Полвека прошло. Оглянись, мальчик, как мы живём теперь? Есть и много хорошего, мало какой народ знает о мире так много, как мы. В каждом втором доме компьютер с подключением к интернету — и в моём тоже. Мы получили собственное государство. — Он захихикал: — Недавно на сайте nunavut.com была загадка, на первый взгляд даже весёлая. Помнишь старую канадскую двухдолларовую купюру? На одной стороне там королева Елизавета II, а на другой — группа эскимосов. Один стоит перед каяком, держит в руках гарпун. Идиллическая картинка. Вопрос был такой: что изображает эта сцена на самом деле? Знаешь?

187